***

«Среди тех эффектов, которые делают те или иные языки неповторимыми, можно, рискну предположить, обозначить степень концентрированности высказывания. Понятие поэтического минимализма предстает слишком общим, и слишком разные способы письма – да и, видимо, самоопределения поэтического субъекта, – могут быть описаны с помощью этого важного, но, увы, слишком общего понятия, обозначающего лишь одно из свойств текста. Поэзия Геннадия Айги или Всеволода Некрасова, Арво Метса или Владимира Бурича, Наталии Азаровой или Александра Макарова-Кроткова может быть названа

в тех или иных своих чертах минималистской – но насколько же это будет разный минимализм, насколько здесь перед нами сама краткость акта поэтической речи разнообразна, не похожа на иные примеры. Именно концентрация текста, способы поддержания единства и тесноты поэтического ряда – при всей неоднозначности этого тыняновского термина – будет во многих случаях определяющей. От максимальной жесткости, почти физиологически ощущаемой спаянности (вспомним хармсовскую идею о предметности стиха, которое должно разбивать окно подобно камню) до «нулевого», «пустотного» письма, построенного не столько на соположении слов, сколько на паузах, умолчаниях, значимых разрывах между словами – таков диапазон концентрации текста; это касается всякого поэтического действия, минимализм здесь лишь оказывается наиболее явственным и показательным.

Поэзия Татьяны Грауз, во многом наследующая Геннадию Айги, его поэтике молчания, чистого проступающего сквозь ничто бытия, остается совершенно самостоятельной и узнаваемой. Поэта занимает не столько извлечение оживающей сквозь мертвую внешнюю форму слова его формы внутренней, обладающей бытийной сущностью, но обитающей в невидимых межсловных и межморфемных промежутках (как у Айги и некоторых его иных последователей); Грауз скорее обращает внимание на те же разрывы, паузы, находящиеся между феноменами кванты сущности – но только работая с собственно объектным миром, не с морфологией и словообразованием, но с лексикой, с возможностью ее апофатической метафорики,

с негативными определениями, таящими, несмотря на обыденные коннотации, действительную значимость. Цитирую лишь из этой подборки (но это общее свойство стихотворений Грауз): «ничьё / одушевлённое осенним светом / на нас ступающее / здесь…». Или: «…войти неспешно в темноту / где не живут / и где несчастья так же далеки / как пепел невозвратный счастья / а все слова на первый снег похожи / (так быстро тают)…»

… Впрочем, нельзя отделить предметность слова и внешнего, конструируемого объекта: Грауз, не подчеркивая и не идеологизируя, ищет и в слове его молчаливую внутреннюю сторону, оборачивающуюся, впрочем, таким же значимым разрывом, в языке ли, внеязыковом восприятии ли, если второе, конечно, вообще способно быть сформулировано:

«з а с л о в о м / м и л о / сердие / будто серый денёк / тихие разговоры наедине / постукивают приглушенно…».
Стихи Татьяны Грауз кажутся разреженными, потаенными, будто бы не до конца проступившими на неком фоне, и этот эффект максимально действен, демонстрируя совершенное единство всех сторон поэтического высказывания».

 

                                                                                                                            Данила Давыдов, поэт, прозаик, литературный критик

 

 

 

***

«Сияние» – так, по одному из трех, называется публикуемая в нынешнем номере подборка рассказов Татьяны Грауз, по нему же названа публикация. С ней соседствуют два примера психологически-бытового (не бытописательного!) реализма –

и здесь, кажется, позволительно небольшое отступление теоретического характера. Когда повествование ведется в третьем лице, мы говорим, что автор для своих героев вездесущий «Бог», перед которым что действия, что чувства, что мысли их – как на ладони, по праву, потому, что он этих людей создал. Современная сюжетная «психологическая» проза, где герои

и персонажи как бы на глазах у читателя, во времени и пространстве, проживают некие события и ситуации, относящиеся к их частной жизни, т. е. где люди беспрерывно что-то делают, перемещаются, разговаривают между собой и рефлексируют, познакомила нас с новым типом автора. Это не «Бог», а «папарацци». Он тоже все знает о своих героях, тоже знает о них даже то, чего они не знают сами о себе. От старорежимного автора-«Бога» его отличает ощущаемый читателем душок бесцеремонности, даже бесстыдности, с которыми он, пусть и любя своих героев, внедряется в их сознание

и подсознательное. Автора-«папарацци» обычно выдает преобладание несобственно-прямой речи. То есть при границе между автором и героем стерта дистанция между ними.

 

Так вот, проза Татьяны Грауз переключает читателя на другой уровень общения с текстом и с человеком в тексте. Психологична ли она? Еще как. Есть ли в ней приметы повседневности, реалии места и времени? Даже в избытке. Хотя разве избыточность – мир, не окружающий героя и меня, читателя, как круговая панорама, а взаимопроникающий с ним и со мной. Сияние этого мира бесплотно, сам он – не тяжелее пресловутой «психологии», того, чем одна душа обменивается с другой, выговариваясь за свои пределы или оставаясь в себе. Пронизывая друг друга, внешнее и внутреннее излучают общее сияние. Героиня проживает разговор с возлюбленным, или внутренний монолог, или пространство, по которому движется, которое дарит собеседнику, состоящее из обыденно-мимолетных касаний мира, неповторимых случайностей. Чехову завещал, что деталь должна «работать», а быть случайной не имеет права. У Грауз и нет случайных деталей – все случайно

и потому так важно. И потому сияет.

 

Расхожий, «бюджетный» материал женской драмы здесь высветляется, становится прозрачным, целомудренно-ясным, clarus. При всей теплоте, при всем лиризме, при всей банальности коллизии первого рассказа, третий рассказ, оснащенный очень «теплыми», прямо дышащими тебе в лицо реалиями, условен. Притча без морали. Каков ее смысл? Смысл – сияние за гранью счастья и оставленности счастьем, что и в двух других рассказах.

 

Марианна Ионова, поэт, прозаик, критик

 

 

 

 

 

Татьяна Грауз совершенно на свой лад
но играет она мелодию
что в родстве с музыкой   

подаренной нам Еленой Гуро

 

Михаил Вяткин, художник, поэт (журнал "Дети Ра", № 11, 2008 г.)

 

 

 

***

Конец-начало века — так говорят обычно о конце XIX — начале ХХ. Интересно, бывает ли конец-начало-века-вообще, или хотя бы совмещение двух концов‑начал, которые, несмотря на видимые противоречия, непротиворечивы. Бывает, есть доказательства — поэзия Татьяны Грауз —вечно-серебряная и авангардная одновременно.

 

В Тане, в ее поэтике  (даже в поэтике ее облика) удивительно сочетаются традиции авангарда и символистско-романтический пафос нездешнего, иными словами, ностальгия по символизму решена приемами поэтики авангарда.

 

Стихотворение происходит не здесь, а там, где, куда, тогда, но это звучит смело и слитно — нашевчера, какэтогде, очёмтымолчишь.

 

Тона приглушенные и мягкие, как в раю — все происходит слегка, едва, тихо, почти, это как лепет тепла — отклик нежесткой анаграммы; даже природа едва-слегка природа, пригороды природы; перемещение легко, потому что это кино.

 

Поэт-режиссер-оператор на самом деле дома, и перед ним возникают кадры — в момент своего возникновения это еще воспоминание о конкретном дне или конкретной сценке, но тут же дни начинают множиться и, умножаясь, теряют очертания. День облачного бытия  и день солнечного чистотела, день и день — это один день, а потом еще дни. Отсюда и доминанта множественного числа: крыши, пригороды, запахи — и наконец мы.

 

Перед зрителем (скорее зрителем, чем читателем) предстают сущности (эйдосы), но они почти-телесны, слегка-телесны: если бы они были бестелесны, то как их показать (а их нужно показать, а не только сказать) — они колышутся, очертания их тел (даже ливня и липы) подвижны, как в компьютерной графике, и умножаемы.

 

Мы почти невесомы — /.../ это тоже колышущаяся, колеблющаяся идея, о которой важно знать лишь то, что она существует там. Как и о нас — что нас нет, а есть мы.

 

Далее возникает то, что можно было бы назвать парадоксом, если бы речь не шла о стихотворении Грауз, снимающим любые оппозиции. Дело в том, что финальная строчка и мы существует без нас это явная реминисценция целановского als könnten wir ohne uns wir sein, которая в переводе «как если б могли мы быть нами без нас» Ольги Денисовой интерпретируется далеко не так верно, как у Татьяны Грауз. Действительно, Целан — любимейший поэт Тани, но целановское несклоняемое мы обретает у нее неожиданное в начале XXI века платоновско-блоковско-кинематографическое обличье (хотя можно вспомнить и когда, душа, я буду только ты Аронзона).

 

А в целом — это замечательная затея — писать об одном стихотворении. Пока собиралась это сделать — целую неделю жила внутри чужого стиха. А в стихотворении Татьяны Грауз мне было хорошо и тепло — как в слегка-раю.

 

Наталия Азарова, поэт, филолог (статья напечатана в антологии одного стихотворения

"Перекрёстное опыление", СПб 2011)

 

 

***

"К поэзии и прозе Татьяны Грауз можно относиться по-разному. /.../  Мне думается, это от особенного свойства её творчества. И стихи, и проза (продолжение стихов) ложатся сразу же и без складок на диафрагму (которая есть у каждого, но врачам не видна), и вот, они уже сливаются с твоим дыханием. Поэт очень острый и тонкий, очень чуткий. Она слышит в поэзии и новизну и ретро, сразу же отзывается на них. Она не боится быть плоским изображением (не зря довольно много упоминаний иконы). И при этом в этих стихах есть сетование, жалоба, которая кажется вечной. Это не яркая и не уютная поэзия. Так что читатель, думай."

 

 

***

Стихи Татьяны Грауз - "Где ты как я" - как короткий летний сон в середине дня, поэтическая сиеста. По-видимому, поэтесса не ставила особенной задачи, выбирая стихи, что-то нарочно показать и продемонстрировать. И тем не менее, сон - возможно, что и сон в летнюю ночь - оказался глубоким. Сон о постижении другого существа и о тихом согласии со своим сердцем - отпустить это возлюбленное существо, другого человека, как отпускают птицу. Каждое стихотворение - от бабочки в начале публикации и до муравья в конце - играет; крупная капля в жару. Это стихи с чёткой формой. Разрядка и отступы даны поэтессой как грани кристаллов. Сон и мир этих стихов - кристаллический. Сон стихов - это то, что видят они сами. Ведь стихи иногда ведут себя как живые существа. Живые кристаллы. Иногда эти кристаллы умеют летать. Летающие кристаллы - как есть растущие камни. Мир - это их обрамление, но так же их соль, из чего растут. Из авторов - Елена Гуро, Геннадий Айги. Негромкая и самая нежная линия русской поэзии. Да, эти стихи словно спят, как будто прошло сто лет, а не два-три часа летнего сна в середине дня. Ещё хотелось отметить - это стихи внутренне чистые, с особенной очень женственной игрой интонаций. Стихи Грауз - обладают поэзией свежести и тайны.

 

Наталия Черных, поэт, прозаик, литературный критик, куратор сайта современной поэзии "На середине мира"

 

 

 

***

 

«…Татьяна Грауз поэт необычайного дарования. Изящные построения ее стихов переносят нас в реальность трансцендентального потока существования. В этих высших мирах непротиворечиво сочетаются духовные поиски христианского самосознания с глубокими поэтическими провидениями. Очарование грусти ее образов взывает к лучшим сторонам человеческой природы, чистоты и нравственности…»

 

«Рассмотрим рассказ Татьяны Грауз «ОБЛАКА». Каждое "облако" Татьяны Грауз организовано как законченный рассказ. Но, в отличие от китайских классиков, писавших в подобных жанрах, у Татьяны Грауз <...>  обнаруживаетсс особый психологизм, эсхатология индивидуального космоса. Каждый дискурс, названный Т. Грауз "облаком", демонстрирует нам взгляд на один и тот же предмет в разные моменты его бытия. «Облака» — это видения "себя" в небе внутреннего мира, в котором, то темно, то светит солнце, и, вообще, постоянно меняется освещение. Хотя «Облака» не являются экфрасисами, но они демонстрируют некую концепцию визионерства, позволяющую проводить аналогию такого текста с иконой. В "прориси" психологического автопортрета лирической героини ("убитой девочки") инобытие возникает, как смысл, снизывающий каждое облако изображений-повествований. Этот смысл понятен, но невыразим иначе, чем это сделано дискурсной референцией "облаков". Возникает некий неомиф или сверхмиф, перебрасывающий мосты к традиционным культурным ценностям, когда наука еще не была разветвлениями философии, понимаемой отнюдь не мудростью, как это многим теперь кажется, а всего лишь любовью к ней».

 

Юрий Проскуряков, поэт, художник 

 

 

 

***

"Интересную трансформацию приёма графического эквивалента можно увидеть в прозе Татьяны Грауз.  Автор дополнительно визуализирует текст, с помощью подчёркиваний, имитирующих  пропуск слова. (Речь идёт о поэме в прозе Т. Грауз «Облака»). Они разрежают текст, «наполняют воздухом» пространство страницы. Кроме того текст намеренно дробится анафоричными пронумерованными абзацами.

 

Отвечая на вопрос нашей анкеты для писателей, Татьяна Грауз объяснила описанный выше приём: «Редактор моей книги «Они прозрачнее неба» спрашивал о необходимости нижней сплошной черты — пытаясь убедить меня убрать такую непривычную пунктуацию текста — но мой довод, что это смысловая и интонационная пауза, некий графический символ «облака» или «горизонта», его убедил."

 

Т.Ф. Семьян, доктор филологических наук, профессор,

(из книги «Визуальный облик прозаического текста» , Челябинск, 2006)

 

 

***

Татьяна Грауз, слышу шелест листьев-слов, и трав, и мыслеформ, и воды набегают на гальку слов, и тихий шорох, и чувства тихие порывы, и мелодичное шуршание стихов. Это о Татьяне. Читала и перечитываю. Настоящее.

 

Эвелина Шац, художник, поэт, эссеист

 

***

Когда открывается выставка поэта и художника, нужно и хочется говорить что-то главное. Главное о художнике, который представляет свои работы, о человеке, который тебе дорог не в меньшей степени, чем его стихи и картины. Но что делать, если речь идет о человеке, для которого главное – всё, каждое мгновение жизни, и порою очень трудно понять, каким именно талантом он обладает: с терпением старателя  аскетически фильтровать мутные потоки жизни, «домалчиваясь» до стихов, или ощущать все пространство нашего существования как исключительно поэтическое и претворять всякую его малость в строку или графический образ?  Когда-то на стене кабинета Тани Зориной на ТВ висел листочек со словами театрального мыслителя и реформатора Тадеуша Кантора: «Повседневность незаметно переходит в вечность». Это похоже на тот процесс, который отражает творчество Тани Грауз. Зазора между повседневным и вечным здесь практически нет.

 

Приближаясь к тому, что делает Татьяна, вы непременно заметите, что в этом нет никакой привычной нынче приблизительности. Что отмытая ею крупица любого высказывания стремится, прежде всего, к точности. Она заботливо и бережно дозирует слагаемые, складывает свой стих или коллаж так, чтобы болящий душою зритель или читатель, приняв предложенное внутрь, мог раздышаться и продолжить жить. Иногда, правда, получается потом даже реально чувствовать себя лучше. Потому что мгновение контакта проясняет те смыслы, что, может, сегодня и скомпрометированы  реальностью, но, уверена, продолжают жить в каждом из нас.

 

Театроведческая работа, написанная Таней в пору обучения в ГИТИСе и опубликованная тогда в еженедельнике «Экран и сцена», была посвящена спектаклю «Гамлет», сыгранному в Германии 17-го века и называлась «Реконструкция одного сновидения». Что ей, да и всем нам та Гекуба? И тот далекий, исчезнувший в веках немецкий Гамлет? Помню, как недоумение сменялось в процессе чтения странным ощущением причастности к далекой истории. Отдельность частного сюжета прошедшего времени словно вливалась в удивленное родством настоящее время, и становилась его неотъемлемой уже частью. Всё действительно слитно-раздельно, когда речь идет о цельной натуре художника. А сновидческий характер Таниного творчества только возвращает нам  остроту восприятия реальности.

 

В стихах Тани очень много августа, строчек про август. Поэтому огромное спасибо прекрасным служительницам Дома Павла Кузнецова, которые тоже давно уверились в родстве всего со всем и хорошо знают, что все на этом свете не случайно.

 

                                                                                                    Ольга Харитонова, арт-директор фестиваля им. О.И. Янковского